Я стоял на краю каменной платформы. Под ногами извивались ленты морской капусты. Осторожно соскользнув в их гущу и раздвинув водоросли руками, я поплыл в сторону моря. Скользкие слоевища цеплялись за тело, мельтешили перед глазами, били по голове.
Продираясь через эти заросли, я медленно продвигался вперед. Внезапно водоросли расступились, словно я пробил головой коричневый занавес, и передо мной открылась серо-зеленая толща воды.
Из ее глубины поднимались коричневые и рыжеватые водоросли. Они поплыли подо мной как кроны раскидистых деревьев. Основания их растворялись в темноте на глубине нескольких метров.
Я ожидал всего, но только не этих, казалось, непролазных джунглей. Это были саргассовые или близкие к ним водоросли. Их можно было узнать по тонким, многократно ветвящимся слоевищам, усыпанным шариками-поплавками. Размеры их удивляли: они были в несколько раз больше таких же растений в Японском море. Я же рассчитывал увидеть здесь только заросли крупных ламинарий. Передо мной были водоросли, которым вроде бы больше подходят воды теплых морей.
Под плотным пологом подводных зарослей дно не просматривалось. Вершины саргассов выступали словно из серого тумана. Впереди зеленела непроглядная толща воды с пробивающимися слабыми лучами света.
Они расплывчатыми пятнами падали на клубящиеся подо мной заросли. От этого подводного пейзажа веяло тревожной суровостью. Невольно я представил, что из этих джунглей вот-вот должен выплыть большой морской зверь — сивуч или косатка, хотя знал, что поблизости их не должно быть.
Кое-где кроны саргассов расступались, и между ними темнели проходы. По ним плыли стайки наваги. У поверхности воды мелькали синевато-зеленые сельди. Нырять в один из этих проходов было неприятно — казалось, что саргассы сомкнутся и не выпустят меня обратно. Но по опыту я знал, что такое впечатление обманчиво — водоросли легко расступаются, открывая проход плывущему человеку, если, конечно, не залезать в самую гущу перепутанных слоевищ.
Повиснув над водорослями, я старался разглядеть дно. Вот в темноте проступили какие-то неясные светлые пятна. Я нырнул. Пятна становились все шире, все яснее, и передо мной возникли большие, угловатые глыбы.
С их вершин и поднимались вверх саргассы. А каменные откосы уходили глубже, образуя узкие ущелья. Со дна их исходило слабое разноцветное сияние. Всплыв на поверхность, я немного передохнул и вновь нырнул, стараясь достичь дна одного из ущелий. На меня наплывала мозаика цветных пятен.
По мере приближения она стала распадаться на желтые, оранжевые, красные и розовые цвета. Это были колонии губок. Основания камней, стенки расщелин — все было сплошь покрыто их причудливыми наростами.
Часто среди них лежали звезды эвастерии, причудливо изогнув лучи. В их окраске больше преобладал синий цвет, и они как бы вносили дополнительную гамму в красочный ковер губок. Стоило же подняться кверху, как купы саргассов смыкались, словно задергивались шторы, и вокруг опять был мрачный, неприветливый пейзаж.
Ближе к платформе из-под камней выплывали крупные «налимы». Темно-серые, с синеватым отливом, змеевидные их тела были как бы окантованы ярко-красной каймой, проходящей по краям плавников. Свернувшись кольцом и приподняв голову, рыбы безбоязненно подпускали меня вплотную. Я осторожно взял одну из них в руки. Но «налим», извиваясь, выскользнул.
Удержать его невозможно: тело рыбы было густо покрыто слизью. Освободившись, «налим» тут же снова улегся на дно и приподнял мне навстречу голову. Рыба совершенно лишена страха. Это было странно, ведь здесь часто плавали тюлени и нерпы. А они не должны проплывать мимо такой добычи.
Человек же напоминает под водой нерпу или тюленя, особенно в таком сером гидрокостюме, как у меня. Почему же тогда рыбы выплывали мне навстречу? Неужели они все же отличали меня от тюленя, или это было обычное любопытство? Море задало мне очередной вопрос.
Я поплыл вдоль каменной платформы, стараясь держаться к ней поближе. Но этому мешала сплошная полоса морской капусты. Ее длинные слоевища свисали с каменных стен, поднимались с вершин отдельных подводных скал. Постепенно эти заросли начали редеть, показались стены, покрытые коркой из домиков балянусов.
На этой серой и шершавой поверхности голубели многочисленные эвастерии. Похоже было, что здесь, вблизи берега, преобладал один этот вид морских звезд. Кое-где можно было видеть несколько звезд, сцепившихся лучами над какой-то добычей. Изредка краснели колонии асцидий, по форме и цвету похожих на спелые помидоры.
Я все дальше плыл вдоль платформы. Потянулись полосами заросли невысоких багряных водорослей. Около них плавали терпуги — ленки. Они тоже без опаски подплывали к самым рукам, кружились около маски. Глубина постепенно уменьшалась.
Водорослей становилось все меньше, и на дне уже просматривались серые камни, ближе к берегу появились отдельные темно-зеленые глыбы. Около них протянулись россыпи гальки.
По дну извивались маслюки, очень похожие на своих сородичей из Белого моря. Лежали крупные бычки керчаки. И снова я встретил старую знакомую: мне навстречу устремилась мохоголовая собачка. Распушив плавники и приоткрыв толстогубый рот, она смотрела на меня оранжевым глазом, повернув набок голову.
На ум опять пришло сравнение: одни рыбы напоминали рыб Белого моря, другие — рыб Японского моря. Словно здесь сошлись дороги, идущие из Северной Атлантики и Тихого океана.
Бросалась в глаза и следующая особенность: вблизи дна преобладали рыбы со змеевидным гибким телом и различные бычки. Все эти рыбы имели очень мелкую чешую или были лишены ее совсем. Такая особенность присуща многим рыбам холодных вод. Я встречал следующее объяснение этой особенности: чешуя рыб защищает кожу в основном от грибковых организмов и мелких паразитов. В теплых водах опасность таких заражений велика, так как там на дне изобилуют подобные организмы.