Керчаки спокойные, малоподвижные рыбы. Этим я иногда пользовался при фотографировании: осторожно поворачивал их, придавая нужное положение, чтобы обеспечить равномерное освещение лампой-вспышкой.
Однажды среди водорослей я заметил странное ромбовидное тело, оканчивавшееся с противоположных концов рыбьими хвостами.
Каково же было мое удивление, когда, присмотревшись, я разглядел керчака, заглатывающего почти такой же величины камбалу! Должно быть, рот и глотка у этих рыб растягиваются как резиновые!
Я поспешил заснять эту необычную сцену. Сверкнула лампа-вспышка, и керчак от испуга выпустил свою жертву. Обе рыбы бросились в разные стороны. Камбала опустилась недалеко от меня на дно и, широко раскрывая жаберные крышки, в испуге вращала красными бусинками глаз. Керчак же снова затаился среди водорослей.
В толще воды иногда появлялись стайки серебристых сигов. Они плавали около камней и над водорослями. У них такие же размеры и продолговатое тело, как у кефали остроноса. Такие же плавные, грациозные движения.
Заплывала в пролив и треска. Вот никогда бы не подумал, что эта рыба может так живописно выглядеть под водой! Коричневые, зеленоватые и золотистые пятна создают на ее теле затейливые, красивые узоры. С особой осторожностью подбирался я каждый раз к треске, чтобы сделать снимок. Но все было напрасно — уж очень осторожна эта рыба.
Видимо, я напоминал ей тюленя, который охотится за ней.
Извиваясь, скользили по дну маслюки, пестренькие рыбки, похожие на небольших змеек. Они относятся к подотряду собачковидных. Длинные, гибкие тела позволяют им хорошо скрываться среди камней и водорослей.
Маслюки интересны тем, что являют собой довольно редкий среди рыб пример, когда оба родителя проявляют заботу о потомстве: в течение некоторого времени самец и самка совместно охраняют икру, отложенную в каменных щелях или в пустых раковинах двустворчатых моллюсков.
Наблюдая за рыбами, я часто выплывал из пролива в сторону широкого залива. По мере удаления рыбы встречались все реже и реже.
И вот я уже оказывался над песчаной отмелью, на которой темнели отдельные камни. С них свисали и извивались по дну широкие и длинные, с волнистыми краями ленты морской капусты — ламинарии.
Течение слабо их колыхало, и казалось, что на отмели паслись стада неведомых животных с гребенчатыми коричневыми спинами. Здесь встречались, и то редко, керчаки, да под лентами ламинарий изредка отдыхали сытые зубатки.
А в толще воды не было видно ни одной рыбешки, лишь плыли необычно крупные медузы аурелии. Часто они были красивой бледно-розовой окраски.
Глубина постепенно возрастала, и дно как бы растворялось в зеленовато-коричневой дымке. Все мрачнело кругом, и я поворачивал к берегу.
Нарастание прилива чувствовалось по усиливающемуся течению, которое начинало сносить меня в сторону залива, глубоко вдающегося в сушу. Это было сигналом, что пора прекращать плавание. Я поворачивал к мысу.
Проплыв немного в его сторону, попадал в поток воды, устремленный в пролив. Сначала течение было небольшое, но по мере приближения к проливу скорость его увеличивалась.
В самом проливе можно было не работать ластами — течение подхватывало меня.
Подо мной все стремительнее проносилось дно. Мелькали кусты фукусов, вытянувшиеся по течению длинные шнуры водоросли хорды, звезды, зубатки, прижавшиеся к камням.
Если прилив был в разгаре, то нечего было и думать о том, чтобы плыть против потока.
В такие моменты течение несло меня через весь пролив. В самом узком месте, на пороге, надо было остерегаться колючих щеток мидий и выступов камней, чтобы не порвать гидрокостюм.
А дальше путь шел по зарослям водорослей и сплошному ковру из небольших раковин мидий, лежащих прямо на дне.
Затем поток врывался в губу и замирал на широком ее пространстве. И я плыл по тихой глади воды к узенькой полоске песка, за которой сразу поднимались ели.
Здесь меня встречал сын, и мы шли вдоль опушки леса к мысу, где на поляне в окружении серых валунов желтела наша палатка.